Парк.
Когда она входила в этот парк - её охватывала печаль. Углы губ сразу опускались, на лице появлялось утомлённое выражение.
А парк был красив - весь цветной, ухоженный и небрежный одновременно. В прудах плавали карпы. И не только вальяжно шевелили хвостами, а в несколько особо избранных ими местах пруда - просто бурлили. С причудливыми пятнами-узорами: густоцветно-красные, жёлтые, золотистые...
Полюбоваться было на что. Но почему-то всегда была печаль, и почему-то она всё равно приходила сюда.
Она сидела под аркой в английском силе, полукруглой, полностью увитой диким виноградом. Смотрела на листья, просвеченные солнцем. Они уже теряли свою цветовую однородность, приобретая различные оттенки - от почти жёлтого и бледнейше-зелёного - до оттенком, названий которым нет.
"Вот смотри, смотри - как красиво! А вон какой лист! Да смотри же!" - уговаривала-приказывала она себе. А внутри звучал другой голос - невнятный, но перевод был примерно такой: " Ну и что?" - "Нет, ты смотри, впитывай, когда ты это ещё увидишь?!" - "Ну и что? Да...листья...и всё это... красиво...да. Как в кино. "
В том-то и дело - всё, что происходило, двигалось и виделось - было как в кино. Но героиней в нём она не была, не была даже массовкой. И не была даже зрителем. Она не знала кем она была. Она просто была. Была.
**
Отец и сын.
Ему было всегда тяжело рядом с ним.
Находиться в одном пространстве, разговаривать... Если бы не книги, возможно, его словарный запас до сих пор состоял бы из "да" и "нет" .
И самым желанным было молчание.
Впрочем, таким он и вырос - молчаливым ребёнком.
Отец часто работал дома. Но каким же счастьем было для него, когда отец, наконец уходил. Он даже не знал, что делать с этим счастьем. Это было как состояние вдоха, когда вся остальная жизнь дома являла собой выдох. И он не успевал надышаться... Просто быть, просто играть, просто рисовать свои картинки... Без комментариев, без оценки, без навязчивой слежки за каждым шагом, каждым действием.
Отец говорил, что он всегда всё делает неправильно, или правильно, но не так, или не так и неправильно одновременно.
Он чувствовал, что есть во всём этом что-то...очень несправедливое, но почему так - детским своим восприятием понять не мог. И не мог понять, чего же хотел от него отец.
При этом он чувствовал, что отец любит его; помнил, как тот бережно нёс его на руках через весь город, когда снежные заносы остановили трамваи.
И он любил отца. Только никто из них не мог сказать это друг другу, даже намекнуть, сделать крошечное движение искренности... Может быть просто обнять..., прижать, или прижаться... Так немного, и так... невозможно.
Потом всё пошло по-накатанной, как многих: школа, институт, работа. Поздняя и неудачная женитьба, развод.
Они с отцом давно уже не жили вместе.
Он приходил к нему, конечно. Они молча пили чай на кухне, он украдкой смотрел на постаревшего и поседевшего отца, когда тот опускал лицо к чашке. И волна нежности окатывала так, что приходилось срочно откашливаться и бежать в ванную. Там долго умываться, фыркать, скрывая слёзы.
Отец в это время сидел на табурете, в кухне, и всё понимал... Он комкал салфетку, рука его дрожала.
Потом он уходил, бодрячески одевая пальто и шапку в прихожей. Отец провожал, мялся рядом.
И. один из них приходил в свою пустую квартиру, раздвигал диван, гасил телевизор, и, вжавшись в подушку, шептал: "Господи...господи... "
А другой оставался в пустой квартире. Помыв чашки, ложился в холодные простыни, выдыхал в пространство: "Госсссподи..."
В Бога, при том, никто из них не верил.
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий